Дар судьбы - Страница 3

— Но какие? Носки, нижнее белье, спортивный свитер?

— Мы живем не во времена Оливера Твиста. Об этих детях заботятся. О них заботится каждый, кто работает в этом доме. И попечители.

— Ну и что получат дети, о которых заботится столько народу? Новые теннисные туфли?

— Нет. А вы что, уже приценивались к ним?

Джон не мог сдержать улыбки. Золотисто-карие глаза Келли смотрели на него так же вызывающе, как глаза Кэти, но этот взгляд не мог его обмануть.

— Девочки хотят иметь магнитофоны, электрогитары и лыжи, — сказал Джон. — Кэти бредит уроками верховой езды. Морин мечтает проколоть уши и получить от Санта-Клауса красивые сережки. Дайана спит и видит среди своих сокровищ голубой свитер из ангорской шерсти, коньки и пупса в коляске. Она уверяет, что все это было у ее сестры.

— Дайана говорила с вами о своей сестре?

— Только что.

— Ее сестра умерла, и Дайане до сих пор снятся кошмары.

Он не спросил, что произошло с Дайаной — этим златоволосым призраком с постоянно отсутствующим взглядом. Джон знал, что в стенах приюта на прошлое воспитанниц наложено табу. Но была, однако, и другая причина, почему он действительно не хотел интересоваться биографией этих девочек, хотя иногда угадывал ее по их глазам, читал в их тоскующих наболевших сердцах. Их боль стала его болью, слишком щемящей и глубокой, чтобы ее исследовать. Он предпочитал устранять эту боль. Джон полюбил всех обитательниц «Надежды» и теперь подвергался опасности влюбиться в его директора.

— Я могу дать им то, что они хотят, — сказал он. — Это не так уж много, Келли. Мои братья и я всегда откладывали деньги на помощь нуждающимся. Разрешите нам поиграть в Санта-Клауса, нам этого очень хочется. Чарли мог бы…

— Вы слишком сентиментальны. Вы знаете это?

— Я большой сильный мужчина без сердца.

— Вы — сама сердечность.

Джон предпочел сменить предмет разговора.

— Приходите в воскресенье на обед к моим родителям.

Келли с минуту колебалась. Она и Джон в своих разговорах довольно часто подбирались к этой теме. Но только подбирались, никогда не обговаривая определенной даты. Постоянно бывая в приюте, Джон изредка после работы водил Келли в кино, где каждый платил за себя, или приглашал посидеть в ресторане, чтобы никто не мешал им обсуждать проблемы ремонта дома, приносил иногда пригласительные билеты на симфонические концерты и сопровождал Келли, если она говорила, что не может найти компаньона. Но он никогда не приглашал ее заранее, никогда не просил познакомиться с его семьей.

Смутившись, она лихорадочно старалась что-нибудь придумать:

— Джон, я…

— Не бойтесь, я вас не укушу. Мои родители тоже не кусаются.

— Я не знаю, о чем с ними разговаривать.

— У вас с ними есть кое-что общее.

— И что же это?

— Вы тоже считаете, что я замечательный.

И, не дав собеседнице возможности ответить, он улыбнулся своей очаровывающей многозначительной улыбкой и наклонился к Келли. Ноги девушки предательски приросли к полу, глаза невольно закрылись. Она почувствовала прикосновение мягких губ к кончику носа. А к тому времени, как она очнулась, Джон Хопкинс уже исчез. Да, он воистину человек замечательный.

Несколько часов спустя Келли сидела перед туалетным столиком в своей квартирке, расположенной тут же, на третьем этаже «Надежды», и расчесывала волосы до тех пор, пока они не образовали черную шелковую накидку, закрывшую ее простую фланелевую ночную сорочку. Из зеркала на Келли смущенно смотрела недоверчивая ранимая девушка.

Есть в Джоне что-то такое, что отличает его от других мужчин, которые пытались, но не смогли произвести на нее впечатление. Что же именно? — размышляла она. Конечно, он очень привлекателен внешне. Но за свои двадцать семь лет она встречала других мужчин, почти таких же привлекательных, как он. Однако только Джон умел быть забавным и добрым, своевольным и нежным. К тому же он достаточно образован, чтобы соревноваться с ней в эрудиции, и достаточно скромен, чтобы не восхищаться собой. Но, самое главное, он не просто собрание всех этих замечательных качеств — он Джон. Просто Джон. И хотя Келли упиралась, избегала его, боролась с собой…

Она отбросила эту мысль и глубоко спрятала свою тоску, так же умело, как оборвала разговор о Санта-Клаусе. Келли привычно собрала волосы и заплела их в косу.

Келли не стригла волосы с того дня, когда ей исполнилось восемнадцать лет и она покинула дом своих приемных родителей, которых ей нашли власти графства Беркшир. Родная мать Келли очень гордилась волосами дочери и вплетала в них красивые ленты или придумывала всяческие прически, закрепляя их нарядными цветными заколками. Когда Келли исполнилось семь лет, ее мать и отец погибли во время пожара и не осталось никого, кто мог позаботиться о девочке. Первая же приемная мать, которая приютила Келли, ужаснулась, бросив взгляд на голову своей питомицы, и, усадив ее на стул в кухне, умело остригла волосы до плеч.

Келли стригли также и в четырех других домах, где ей довелось жить потом. Уход за длинными волосами требовал слишком много времени, горячей воды и шампуня. Никто из ее приемных родителей не хотел быть жестоким, просто все они были перегружены работой, им мало платили, а Келли не могла побороть застенчивость и поэтому послушно позволяла уродовать свои роскошные волосы.

Но как только она стала независимой, никто больше и близко не смел подойти к ней с ножницами. Она знала, что испытания, перенесенные ею в детстве, оставили в ее душе неизгладимый след. Ее чувства в отношении Рождества имели определенные корни.